Золотые века [Рассказы] - Альберт Санчес Пиньоль

Теперь, когда все они умерли, в их доме собирается столько гостей, сколько они не принимали при жизни. Движимые любопытством, свойственным возрасту, ребятишки прибегают к мрачному старому дому, где, как говорят, утверждают и шутят, живут привидения. Невежды думают, что привидения бестелесны и живут в домах и в предметах, но на самом деле привидения просто становятся домами, предметами и телами. Старый полуразрушенный дом привлекает ребят, потому что внушает им страх. Они приходят не для того, чтобы увидеть привидения, им просто хочется испытать страх. Ватага ребятишек появляется ночью, и силуэт дома пугает их. Точно так же нас тревожит вид леса после пожара или торчащая на середине водохранилища верхушка колокольни: наше беспокойство связано, скорее, с тем чувством, которое мы испытываем в душе, чем с пейзажем, открывающимся перед нашими глазами, ведь никакого вреда он нам причинить не может. Еще и сегодня дом окружают нестройные ряды кукурузы. Пыль, подобная цементной, оседает на листьях и душит их, покрывая яркую зелень серой пеленой. Одни растения уже погибли, другие надломились и склонились к земле, напоминая собой изрешеченных картечью солдат. Под порывами ветра растения трутся друг о друга, и длинные кукурузные листья издают звук шпаг, вынимаемых из ножен, — этого совершенно достаточно для того, чтобы человека проняла дрожь. Потом глазу открываются натянутые перед домом ряды проволоки, на которой при жизни жена-манекен развешивала белье, — теперь она провисла и заржавела. Неподалеку — так и не растаявший снеговик с давно сгнившей и искривившейся морковкой вместо носа. Видны даже сорняки, буйно растущие на крыше. Над домом в небе неизменно висит стареющая луна — может быть, это тоже необычное явление или просто мираж, который преследует нас? Вся картина в целом не кажется опасной, это лишь печальный образ запустения. Но когда ребятишки хотят найти страх, они обнаруживают привидения. Они не только имеют полное право, но даже обязаны разнести по всей округе страшные вести о колышущемся пламени свечей, о нетающих снеговиках, разгуливающих по дому манекенах и злобных пугалах. На меня, простого пса, они не обращают никакого внимания, когда я слежу за ними; кажется, что они никогда не видели ничего, кроме зловещей тени. Пугало колышется слегка и чуть подрагивает, словно под напором несуществующего ветра, оно не способно броситься за ними вдогонку. Нет, обитатели дома совершали разные грехи, но никогда не пугали чужих детей. Ребятишки отступают и бросаются наутек. Естественно, никто из взрослых им не верит. Любопытный факт: раньше люди не желали видеть в нас живых мертвецов — они могли выбирать между ненавистью и презрением к нам или просто нежеланием с нами встречаться, а теперь никто не верит, что мы живем после смерти. Однако оставим эти рассуждения и раскроем наконец тайну.

Их грех состоит не в том, что они прожили жизнь как мертвецы, и не в том, что они согрешили против жизни. Нет, нет. Их грех из разряда тех, которые не могут быть прощены: о прощении надо молить, а человек, не отдающий себе отчета в том, что грешит, не может ни у кого и ни у чего просить прощения. Их неискупимый грех — скудоумие. Это самый тяжелый грех, и стоит он всех остальных вместе взятых. И вот наказание.

Пугало считает, что оно никогда не умирало, что мертвы все остальные. Оно думает, что никакая сила никогда не изменяла его: оно так всегда и было пугалом. Это состояние кажется ему естественным, поэтому ему никогда не удастся освободиться от заклятия. Отличительной чертой привидений является именно их неспособность признаться себе в том, что они привидения.

Со снеговиком все обстоит точно так же: он не понимает, что умер, не способен это понять. Если бы он понял, что он снеговик, он бы тут же перестал им быть. Но ему неведомо, что когда-то его существование никак не было связано со снегом.

То же самое происходит с женщиной-манекеном, которая воображает, что ее окружают воскресшие чудовища, а она сама всегда была манекеном. Ей кажется добродетельным поступком терпеливо сносить эту жизнь в смерти, тогда как на самом деле она цепляется за свое существование в доме не по призванию, а по необходимости. Я иногда слышу, как манекен разговаривает с засохшей геранью в старом горшке. Живые люди обращаются к другим живым, чтобы побеседовать с ними, а она ведет разговор с мертвой геранью, просто чтобы высказаться. Жена-манекен говорит о своем супруге, не выражая при этом ни добрых, ни злых чувств: „Теперь он превратился в пугало“. Потом речь заходит о сыне: он стал снеговиком. Затем она упоминает второго сына — сразу видно, что у нее не все дома: „Он тоже умер, чтобы стать псом“. Да, да, именно так эта дура и говорит. „О ком это она?“ — спрашиваю я себя, вылизывая свою шерсть, где не найдешь ни одной блохи. Засохшей герани женщина-манекен рассказывает обо всех и не говорит только о себе. Неужели ей не ясно, что сейчас она просто безголовая кукла, это ясно каждому, кто только на нее взглянет, и так будет всегда, во веки веков, потому что она так же близорука, как остальные, и не способна понять, что и над ней довлеет проклятие. Страшный грех этих людей — они сами обрекают себя на страдание — состоит в их неспособности стать проницательными из-за искренней уверенности в своей проницательности.

А я — простой, живой и бодрый пес, которому дозволено смеяться над призрачными существами.

Этот мир обескровлен и немощен. Я лаю по привычке.

Закон джунглей

Я очнулся в джунглях и почувствовал, что мои руки широко раскинуты в стороны и примотаны к доске, а жена привязана к моей спине. Поначалу я не мог припомнить, что с нами случилось.

Встать на ноги — задача непростая, если ты привязан к другому человеку. Ее руки также были раскинуты в стороны и привязаны к той же доске, наши талии опоясывали бесчисленные веревки, так что ее хребет оказался прижатым к моему. Наши щиколотки были обмотаны тесемками и ремешками с огромным количеством узлов, поэтому ее пятки упирались в мои. Из-за этого я шагал неровными шагами и то и дело натыкался на колючие ветки в зарослях тропических растений.

Когда наконец мне удалось добраться до деревни, первым меня увидел маленький мальчик. Он вообразил, что странная сдвоенная фигура была чудовищным порождением джунглей, и убежал в слезах. Скоро появились и взрослые.

— Помогите мне, — простонал я.

Однако услышал в ответ:

— Ты убил свою жену. По традиции в таких случаях преступника привязывают к трупу и оставляют обоих в джунглях. Этот обычай известен всем, и никто не захочет помочь убийце женщин, чья вина у всех на виду. Иди назад, злодей.

Примерно то же самое я слышал во всех поселках, куда заходил в первый день. На вторые сутки труп моей жены начал вонять. Летающие насекомые, отличающиеся особой смекалкой, сразу поняли, что я не могу защитить свое лицо, и набросились на струйки пота на моем лбу и на мои глаза. Они заползали во все отверстия, а крошечные красные шмели свили в моих ноздрях гнезда.

Я сменил направление, чтобы попросить пощады у жителей южных поселков.

— Прочь отсюда! — кричали мне. — Она вверила тебе свое лоно, чтобы ты мог иметь детей, а ты отплатил ей за это ударом кинжала в живот. Теперь ты вечно должен будешь носить ее на себе.

Чтобы не умереть с голоду, я был вынужден кусать немногочисленные фрукты, которые встречались мне на высоте рта. Они были зелеными. Сладкий сок привлекал еще больше насекомых — крылатых и бескрылых. Мое отчаяние было так сильно, что стоило мне завидеть какую-нибудь речку, как я бросался в воду, надеясь утопить орды крошечных врагов. Однако передышка длилась недолго, а кроме того, к несчастью, теплая вода ускоряла процесс разложения. Когда солнце оказывалось в зените, слой мух, покрывавший труп жены, был так плотен, что мне приходилось нести на себе двойной груз.

Жители восточных поселков повели себя так же, как северяне и южане. Там, где население было более снисходительно, меня отгоняли, швыряя гнилые овощи; а там, где обычаи были суровее, встречали градом камней.

— Убийца женщин! — кричали мне. — Не вздумай вернуться сюда! Мы теперь знаем, кто ты такой.

Когда мне казалось, что ничего ужаснее этой пытки не может быть, выяснилось, что я ошибался: ночью мои мучения становились еще более жестокими, чем днем. К этому времени она настолько разложилась, что мы подвергались нападениям самых разных существ — от крошечных до весьма крупных. Если я устраивался спать ничком на земле и ее труп лежал на мне сверху, то меня атаковали полчища жуков, муравьев и плотоядных пауков, которые карабкались по моим бокам, чтобы добраться до ее плоти. Если же я ложился навзничь и устремлял взгляд на луну, то получалось еще хуже. Огромные летучие мыши и ночные марабу нападали на нас, и им было безразлично, чем поживиться — глотком теплой крови или холодной, выклевать глаз у живого или у мертвеца.